Сергей Михеенков - Солдатский маршал [Журнальный вариант]
Рассказы Алёши–кузнеца проникали в самую душу Вани, будили воображение. Хотелось поскорее вырасти, набрать тот гвардейский рост, при котором его непременно примут в Преображенский гренадерский полк, выдадут красивую форму, винтовку, подсумок с патронами…
Жил в деревне и ещё один Алёша. Этот носил прозвище Турка. И замечателен был другим. Человек он был вроде и зряшный, частенько запивал, не отличался хозяйственностью. Но было в нём то, чего не имели другие. Он был старый солдат. А значит, именно тот, о ком складывали в народе сказки и писали в книгах. Алёшка Турка отмахал на царской службе свои двадцать пять лет и вернулся на родину. И самым главным событием его службы была война с турками. Бои у Плевны. Шипкинский перевал. Попал Алёша в самое пекло тех событий. Любил рассказывать о том, что довелось повидать, пережить. Человек он был с юмором, и подчас невозможно было понять в его рассказах, где он шутит, а где, сквозь слезу, говорит самую что ни на есть душевную правду. Очень часто ребятишки уговаривали Алёшу Турку рассказать о том, как он однажды всю атаку провисел на гвозде. А дело было так…
Изготовился их батальон к наступлению. Командиры поставили задачу, наметили ориентиры. Алёше с товарищами предстояло идти мимо болгарской деревни. И вот пошли. Чтобы спрямить себе путь, он решил не обходить усадьбу, а перелезть через забор. Забор хозяин выстроил прочный, не хуже вологодского. И вот, перелезая его, Алёша зацепился ремнём ранца за кол и повис. Росточка солдат был далеко не богатырского, болтался–болтался, да так и провисел всю атаку на колу. Начальство его смекалки и рвения первым быть в атаке не оценило и приказало пропустить сквозь строй под шомполами.
Так что военная служба, как ещё в детстве уяснил себе Иван Конев, это не только красивая форма, героические атаки, штурмы вражеских укреплений и крепостей, походы, ордена и трофеи, но и опасность во время атаки оказаться на колу, с которого тебя снимут под шомпола твоих же товарищей…
По праздникам Турка облачался в свою солдатскую гимнастёрку, надраивал медаль и шёл в казёнку, где опрокидывал рюмку–другую–третью и, захмелев, плёлся домой. Если навстречу попадалась ребячья ватага, останавливал её:
— Стройсь! Равняйсь! Кругом марш! Эх, сено–солома, курицыны дети!
Ваня Конев с дядюшкой Григорием со своими товарищами по детским забавам тут же охотно выстаивались во фрунт, изумляя Алёшу — Турку и переполняя его гордостью за то, что тот был когда–то солдатом и служил под началом самого генерала Скобелева…
Было в этом старом деревенском чудике нечто такое, что не просто влекло к нему мальчишек, но и заставляло их потом с особым чувством брать в руки книжки о подвигах отцов и дедов, о походах русского войска в дальние страны, чтобы помочь братьям по вере и крови защититься от бусурман и притеснителей.
Так что учителями Вани Конева были и эти два Алёши, кузнец–книгочей и старый солдат–скобелевец, получивший за храбрость в период боёв на Шипкинском перевале медаль.
После окончания земского училища отец Степан Иванович устроил сына табельщиком по приёмке леса. Табельщик — должность на лесозаготовке серьёзная. Надо не только знать грамоту и быстро считать, но и быть добросовестным, ответственным. Тут впервые его начали звать по имени и отчеству — Иваном Степановичем. Но быстро закончился рабочий сезон, табельщик на лесоскладе стал не нужен. Лес начали вязать в плоты и погнали вниз по реке Пушме к Яхреньге, где река впадала в более полноводную реку Юг, и уже мощный Юг, вобрав в себя силу притоков, нёс плоты к Великому Устюгу.
Вот по этому водному пути в один из дней и проводил Степан Иванович своего сына Ивана Степановича в люди. Что ж, как говорят, что в людях ведётся, то и нас не минует. Судьба Конева до определённого времени ничем особым не отличалась от судьбы его сверстника, который с котомкой за плечами отправлялся из родительского дома в большую жизнь с надеждой устроить её так, чтобы не только самого себя обеспечить, но и помогать семье. В пути Иван, чтобы не быть нахлебником, помогал плотогонам. Благо и эту работу он знал. До Архангельска путь не близок. В берестяном коробе, собранном в дорогу няней Клавой, лежала чистая косоворотка, пара белья и письмо отца к своему брату и дяде Ивана Конева Дмитрию Ивановичу Коневу. Дядя работал в архангельском порту грузчиком. Жил, как и все портовые люди, которым приходилось тяжёлым физическим трудом зарабатывать свою копейку, небогато, но племянника принял с добром, по–родственному, дал угол и помог устроиться в порту по прежней специальности — табельщиком.
Он ещё вернётся на свою родину, в Лодейно. Но это будет странное возвращение. Новое свидание с родиной станет следствием великой смуты, которая всколыхнёт всю державу, потрясёт её устои, обрушит многие основы, но вместе с тем и станет истоком новой жизни, и Иван Конев примкнёт к тем, кто первым и всем сердцем почувствует это. Та новая встреча станет недолгой. После неё Конев расстанется с родной Вологодчиной навсегда. Казалось бы, навсегда. Жизнь захватит новым вихрем. Но, как известно, детство человек не проживает бесследно, детство уходит в подсознание, чтобы всю жизнь потом окликать неожиданными воспоминаниями, смутными голосами и яркими картинками счастья, которое принадлежит только тебе одному.
Изучая жизнь маршала, перебирая её, запечатлённую в документах, хрониках, свидетельствах родни и людей, знавших его, я пришёл к мысли о том, что родиной Конев был наполнен всегда, всю жизнь; её корни прорастали в нём, в его характере, в поступках и решениях, в отношении к людям, к делу, к службе, которой он отдал всё; его родовое светилось в его глазах, проступало в лице, звучало в лёгком северном говорке. И всегда в гуще людей, в, казалось, безликом скопище армейской массы, которая постоянной рекой протекала перед ним, он безошибочно узнавал земляков — по родной речи, по разрезу глаз и лёгкой скуластости лиц, по жестам, в которых угадывались одновременно и северная сноровка, и несуетливость, чувствовалось достоинство терпеливых людей, привычных ко всему — и к тяжёлой физической работе, и к тяжкой обязанности идти на смерть.
Глава вторая
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
«… начал солдатом».
Долго в портовых табельщиках при хорошем заработке Коневу ходить не пришлось.
1916 год. Уже два года шла война, которая впоследствии войдёт в историю войн как Первая мировая. Газеты пестрили тревожными сообщениями с фронтов. Дядя Дмитрий Иванович поглядывал на племянника с беспокойством. Потери обеих сторон росли. Старый солдат Дмитрий Иванович хорошо понимал, что вот–вот начнут призывать и Иванов год. В связи с военными действиями не улучшалась жизнь и внутри империи. Дорожали продукты питания, другие товары. Приходилось потуже затягивать пояса. Как и всегда, нестроения в государстве особенно тревожным эхом отдавались в глубине простого народа.
— На рать сена не напасёшься, — ворчал Дмитрий Иванович, снова и снова заглядывая в казённую бумажку, доставленную на имя Ивана Степановича Конева, 1897 года рождения и подписанную местным воинским начальником.
— Что это, дядя? — спросил Иван, а у самого уже колыхнулось внутри.
— Судьба твоя. Вот что. Иди и помни: то, что иному по уши, удалому по колено. Коневы никогда перед врагом не дрожали. Отец тебе сказал бы то же.
И пошёл Иван на войну.
Но вначале была учёба. Запасной полк.
Из Вологды команду новобранцев отправили вначале в Моршанск. Здесь Конев окончил свою первую военную академию — солдатскую. Борис Полевой об этом периоде службы Конева, который теперь бы поименовали курсом молодого бойца, написал следующее: «Здесь новобранец показал себя грамотным и дисциплинированным. Ему не пришлось, как бывало с иными рекрутами, засовывать в голенища сапог сено и солому, чтобы отличать правую ногу от левой. Но он никак не мог свыкнуться с самодурством ефрейтора. Не сразу усвоил, что ефрейтор, например, может заставить тебя чистить сапоги, и тяжело переживал, еле сдержался, когда рядом с ним ефрейтор влепил его однодеревенцу в ухо».
По поводу «однодеревенца» Борис Полевой, возможно, допустил неточность. Если Конев призывался в Архангельске, то рядом с ним вряд ли были его земляки из Лодейна. Что же касается «в ухо», то, конечно, человеку, родившемуся и выросшему в краю, где не любили ломать шапку перед господами, не терпели любых притеснений, трудно было привыкнуть к новым отношениям между командиром и подчинённым. Можно себе представить, как хотелось Ивану Коневу засветить в ухо первому своему армейскому начальнику в чине ефрейтора. Но служба ему понравилась, и он понял, что, для того чтобы стать в армии кем–то, надо вначале многое претерпеть, многое подавить в себе. В книге «Маршал Конев — мой отец» дочь маршала Наталия Ивановна Конева пишет: «Во время отдыха в санатории «Барвиха» мама записала рассказ отца о событиях дореволюционных. Эта запись с небольшими сокращениями публикуется впервые. «В мае 1916 года я был досрочно призван в царскую армию. Через полгода призвали и моего отца, в ополчение. Призывной пункт находился в городе Никольске. (Значит, призывался Конев не в Архангельске. Повестку ему, по всей вероятности, в Архангельск переслали из уездного Никольска соседней Вологодской губернии. — С. М.) Я был парнем крепким, сильным, физически развитым, и меня решили определить во флот, что меня вполне устраивало, но уже на вторые сутки меня отправили в пехоту, в 212‑й полк под Моршанск. Тут я прошёл свои армейские «университеты»: то ефрейтор приказал сапоги ему чистить, то сосед по казарме оплеуху норовил влепить, то с температурой «40» отправили на покос, нужно было запасать сено для армейских нужд. Но служба в армии многому и научила. Я освоил все ружейные и строевые приёмы. Однажды в часть, где я служил, наведались офицеры, чтобы отобрать людей в школу прапорщиков. Меня отобрали в артиллерию, определив во 2‑ю запасную тяжёлую артиллерийскую бригаду…»
